Бога, и слово было Бог». И равновеликая ей фраза: «В нем была жизнь, и жизнь была свет человеков».

Слово в наших устах это далекие отголоски того, первого Слова, и жизнь, рожденная нашими словами — не более чем малозначимый отзвук той, рождённой Жизни. Но все же… Все же слово и посей день наше. Слово (вернее — слово), рождает жизнь. Все восхитительное очарование Мира и мира в этих двух точках мысли: НАШЕ и ЖИЗНЬ. Но с каждым десятилетием мы теряем СВОЕ слово и забываем о ЖИЗНИ, рожденной нами же. Мы все чаще не ТВОРИМ, а произносим, не ОЖИВЛЯЕМ, а внедряем…

Запятульки все чаще и чаще забирают у МЕНЯ МОЕ СЛОВО. Они присвоили себе право на создание слов. Очень давно они, и только они, имеют право толковать слова. Именно они своими симпатичными наманикюренными ноготками влезают мне в глотку и вырывают язык. Они и только они, под нудные завывания цитат из учебников вспарывают грудину и впиваются аккуратно украшенными стразами зубками мне в сердце. Разум оставляют мне, он им не нужен, да и, скорее всего, они его попросту не видят. Вместо языка мне монтируют скрипучую пластинку проржавевшего металла, подобную равнобедренному треугольнику, а вместо сожранного ими сердца — впаивают чугунно-ржавый параллелепипед с измятыми гранями. Куда в нынешнее время делись угли и змеи? Остался лишь металл правильной формы с изрядно проеденной ржавчиной краями. С таким реквизитом не будешь жечь сердца людей, а лишь придавливать их своими металлонасыщенными внутренностями, посыпая струпьями гниловатой ржавчины. Но кого это волнует?

Запятульки присвоили и полностью узурпировали власть творить незыблемые правила создания слов. Они создали универсальный кодекс-канон, который стал достоянием ВСЕХ. Исчез индивидуальный акт созидания, для которого нужна ВОЛЯ, СВОБОДА и ЛЮБОВЬ. Отныне ты должен заключать контракт с запятульками и строго следовать подписанному уставу творения слова. Причем тут ВОЛЯ, когда есть четкое правило, причем здесь СВОБОДА, когда есть определенный параграф, причем здесь ЛЮБОВЬ, когда есть кодекс? Зато сразу, всем, даром и никто не ушел обделенным. А кто попытался, тот получил, металл в глотку и в грудину.

Исчезло Слово, осталась информация. Исчезла Жизнь, осталось существование. Исчез Человек, рождающий жизнь, — остался Киборг, создающий информацию. Ранее СЛОВО сумело обрести плоть, нынче запятули сумели из информации сотворить киборга, у которого грамматические мануалы заменили живое бытие Языка, того Языка, который только и способен вместить в себя не только слово, но и Слово и, кто знает, быть может, само СЛОВО…».

Всем встать! Оглашаем вердикт линейной коллегии запятунчиков! Счастливые Граждане сияющего Запятуноида! Приговором горизонтальной коллегии запятунчиков при полном одобрении вертикального комитета запятулек и с санкции архи Запятунологов «автор» сего крамольного «сочинения» осуждается на Вечное Молчание путем ликвидации традиционных органов «сочинительства» и органов, могущих служить нетрадиционным формами «сочинительства» с позволения сказать «автора» сего наипротивнейшего псевдо текстика.

— И все-таки, — вернулся я к разговору с мсье Ришаром после окончательной правки текста, — почему в мире запятуноидов не может быть единства? Все, что вы сказали ранее, слишком заумно. Давайте попробуем с начала?

— Хорошо, мсье Ольежь. Вот мое мнение: «Единства нигде нет». И Запятули должны были это предусмотреть.

— О чем Вы, мсье Ришар?

— О том, что всегда обязаны быть противники. И если их нет, то это означает, что их нужно создать, а не ждать, пока они родятся сами… неконтролируемо.

— Ага, эти самые диссиденты?

— Да.

— Говорящие языком запятунчиков?

— Ни в коем случае, мсье Ольежь. Ни при каких условиях! Вы это шедеврально подметили в своем тексте. Ведь они, помните, зеркало…. Или одно из зеркал, отражающих нечто третье…. Решать Вам. Не понимаете? Запятунчиков должно тошнить от языка диссидентов… органически тошнить, а не фигурально. Опять-таки, это просто читается в ваших строчках. Вы гениальны в том, что, ничегошеньки не поняв, сумели передать мою наиважнейшую мысль. Тошнота… И еще раз Тошнота.

— Но мсье Ришар! Тошнота очищает и свидетельствует, что организм Жив, а я рисую мир мертвых знаков. Мертвых знаков, которые в силу своей смерти полностью покорны… По крайней мере, в нашем мире мсье Ришар.

— Вы так думаете?

— Уверен!

— Ваша уверенность — это ваша одиссея с публикацией книги и мысли о счастливом финале нашего сотрудничества, мсье Ольежь?

— Да, это звучит убедительно. Но у меня остается вопрос. И связан он не с только с теми, кто судит, а кто исполняет приговор.

— Вероятно это самые свободные, честные и несчастные люди. Вероятно палачи и жертвы это высшие инстанции человечности в мире «сияющего Запятуноида». Но становится очевидным сей факт лишь на кануне казни. Вы ведь немного знаете Россию? Об этом писал кто-то из Ваших, из русских бардов… женатый на француженке. А пока до свидание. Как прочитаете — звоните.

Я понял, что речь идет о Вл. Высоцком. Но у него обнаружил лишь один стих имеющий отношение к нашему диалогу:

Когда я об стену разбил лицо и члены

И всё, что только было можно, произнёс,

Вдруг сзади тихое шептанье раздалось:

«Я умоляю вас, пока не трожьте вены.

При ваших нервах и при вашей худобе

Не лучше ль чаю? Или огненный напиток?

Чем учинять членовредительство себе,

Оставьте что-нибудь нетронутым для пыток».

Он сказал мне: «Приляг,

Успокойся, не плачь».

Он сказал: «Я не враг —

Я твой верный палач.

Уж не за полночь — за три,

Давай отдохнём.

Нам ведь всё-таки завтра

Работать вдвоём». —

«Чем чёрт не шутит, что ж, хлебну, пожалуй, чаю,

Раз дело приняло приятный оборот,

Но ненавижу я весь ваш палачий род —

Я в рот не брал вина за вас, и не желаю!»

Он попросил: «Не трожьте грязное бельё.

Я сам к палачеству пристрастья не питаю.

Но вы войдите в положение моё —

Я здесь на службе состою, я здесь пытаю,

Молчаливо, прости,

Счёт веду головам.

Ваш удел — не ахти,

Но завидую вам.

Право, я не шучу,

Я смотрю делово:

Говори что хочу,

Обзывай хоть кого».

Он был обсыпан белой перхотью, как содой,

Он говорил, сморкаясь в старое пальто:

«Приговорённый обладает, как никто,

Свободой слова, то есть подлинной свободой».

И я избавился от острой неприязни

И посочувствовал дурной его судьбе.

Спросил он: «Как ведёте вы себя на казни?»

И я ответил: «Вероятно, так себе…

Ах, прощенья прошу,

Важно знать палачу,

Что, когда я вишу,

Я ногами сучу.

Да у плахи сперва

Хорошо б подмели,

Чтоб, упавши, глава

Не валялась в пыли».