Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Идея стать судьей принадлежала ему. В Норфолке, на востоке Вирджинии, как раз была свободная должность. Я, мягко говоря, был не совсем типичным кандидатом. В истории еще не было случая, чтобы рядового сотрудника Сената назначили федеральным судьей, тем более что в залах судебных заседаний я появлялся нечасто, с тех пор как ушел из Апелляционного суда четвертого округа, куда устроился работать сразу по окончании юридического факультета. Но связи в Сенате и известная доля благосклонности к жертве вооруженного нападения обеспечили мне 88 голосов «за» при отсутствии голосов «против».
Двенадцать сенаторов, выступавшие против моей кандидатуры, побоялись выступить открыто и проголосовать против. Вместо этого они из мстительности стали копать под законопроект, который чуть было не стоил мне жизни.
С тех пор нас с Блейком связывает тесная дружба. День, когда мы оба оказались на грани жизни и смерти, сблизил нас, будто ветеранов боевых действий. К тому же нам нравилось болтать о политике, политиках и слухах, неизменно циркулирующих в Сенате.
Сначала я подумал было перенаправить звонок на голосовую почту. Но привычка в любых обстоятельствах отвечать на звонки сенатора Франклина укоренилась так глубоко, что избавиться от нее было бы непросто.
– Привет, Блейк.
– Доброе утро, судья, – ответил он со своим тягучим южным акцентом, который в течение многих лет зарабатывал для него дополнительные голоса в западной и южной частях штата, – занят?
– Нет, просто еду в машине. Как дела? – спросил я, стараясь, чтобы голос звучал небрежно.
– Ничего, вот на днях пресс-секретарь устроил мне беседу с корреспондентом «Уолл стрит джорнал».
– О твоей кампании? – Блейк баллотировался на следующий срок, и избирательная гонка была в самом разгаре.
– Нет, дорогой мой, о тебе, – сказал он. – Говорят, тебе досталось крупное дело о веществах?
Вся моя выдержка ушла на то, чтобы не потерять управление. Корреспондент «Уолл стрит джорнал» позвонил сенатору, чтобы поговорить о деле Скаврона? Может, я что-то упускаю? Что такого в Рэйшоне Скавроне могло привлечь к себе внимание одной из влиятельнейших американских газет?
– Да? – осторожно ответил я. – И что ты им сказал?
– Как обычно: что ты нам всем рассылал детскую порнографию в виде рождественских открыток, но мы всегда тебя прощали, понимая, что это просто побочный эффект героина.
Да, это был не тот сенатор Франклин, каким привыкли видеть его избиратели. В обычной ситуации я бы парировал такой же рискованной шуткой, но сейчас мне было не до того.
– Надеюсь, они еще не пронюхали о том, какие взятки ты берешь, ведь…
Сенатор осекся, удивившись, что я не подыгрываю, как обычно, и спросил:
– Эй, старина… с тобой все в порядке?
Мне казалось, что я вот-вот разрыдаюсь. Блейк это умел, у него было удивительное чутье. Он мог быть неутомимым деспотом, требовать все больше и больше, но всегда останавливался ровно в тот момент, когда ты вот-вот готов был сорваться. Тогда он щелкал выключателем и внезапно начинал вести себя так, будто единственной его заботой в этом мире было твое личное благополучие.
Мне, конечно, хотелось открыться и излить ему душу, как я неоднократно делал раньше. Мои родители умерли с разницей в один год – им было за шестьдесят, а мне около тридцати. В то время Блейк бережно опекал меня, помогая пережить горе, и если кто-то и мог заменить мне отца, так это он.
Но я упорно сопротивлялся всепоглощающему желанию разделить с ним груз свалившейся на меня беды.
– Да-да, извини, все хорошо, – сказал я, – это просто запутанное дело.
– Я бы сказал, что понимаю, но на самом деле никогда не понимал. Я бы не смог действовать в одиночку, как ты. Когда знаешь, что в случае неудачи ответственность с тобой разделят как минимум человек пятьдесят, решения принимать куда легче.
– Это правда. Спасибо, – сказал я.
А потом, чтобы сменить тему, добавил:
– Как семья?
Мы немного поболтали о его жене и детях – у него было две дочери, обе уже успешно вступили во взрослую жизнь. Потом он вновь вернулся к разговору с корреспондентом «Уолл стрит джорнал» и заверил, что говорил обо мне только хорошее.
А под конец спросил:
– У моей крестницы все хорошо?
У меня перехватило дыхание, но я все же смог произнести:
– Да, спасибо, все отлично.
– Ну, хорошо, – сказал он перед тем, как повесить трубку, – Элисон и близнецам большой привет.
По общему настроению в судейской – которая представляет собой несколько кабинетов в западном крыле четвертого этажа здания Федерального суда имени Уолтера Э. Хофмана – всегда можно понять, что сегодня будет вынесен приговор.
Сотрудники по большей части молчат, обстановка тяжелая. Понять это может только тот, кто хотя бы раз в жизни побывал в федеральной тюрьме. Условия в этих чудовищных учреждениях как будто созданы для того, чтобы лишить тех, кто там пребывает, последних остатков индивидуальности. А если посмотреть на статистику обвинительных заключений с последующим лишением свободы – которые почти в семь раз превышают показатели в соседних странах и оказываются выше даже, чем в Советском Союзе времен Сталина, – то возникает ощущение, что с обществом, которое хочет видеть стольких своих сограждан за решеткой, явно что-то не так.
Но как бы то ни было, это часть моей работы. Не та часть, которая доставляет мне удовольствие. Зная это, коллеги в такие дни стараются меня не трогать.
Поэтому я удивился, когда, войдя в нашу маленькую кухню, чтобы налить кофе, услышал из кабинета Джереми Фриланда голос:
– Мистер Сэмпсон, можно вас на секундочку?
Джереми было под сорок, он был красив, голубоглаз и тщательно следил за своими пшеничного цвета волосами. Каждую неделю он пробегал как минимум двадцать миль и тщательно следил за тем, чтобы оставаться в форме. Костюмы всегда хорошо на нем сидели, а яркие галстуки идеально вписывались в ансамбль.
Его внимание к себе, некоторая изнеженность и тот факт, что он никогда не был женат, позволяли предположить, что он гей, но мы никогда с ним это не обсуждали. Судебный процесс, нанесший сокрушительный удар по действовавшему в штате Вирджиния запрету на однополые браки, так называемое дело Бостика, слушалось в нашем суде. Я недвусмысленно дал понять Джереми, что судья, по моему убеждению, принял очень правильное и обоснованное решение, ознаменовавшее собой долгожданное торжество гражданских прав и свобод в штате. В ответ он бесстрастно предложил мне анализ Четырнадцатой поправки.
Официально Джереми числился секретарем, но пусть вас не вводит в заблуждение незначительность этой должности. Он опытный юрист и не раз помогал мне избежать позора. Многие процедуры в федеральных судах до сих пор не задокументированы. Они основаны на общепринятой практике, которая видоизменялась десятилетиями, и я, придя в суд из Сената, о многом успел позабыть. Джереми был моим секретным оружием, позволявшим мне выглядеть более компетентным, чем было на самом деле.