— Просто непонятно, — произнес уже вслух Ожогин, когда хозяйка, наконец, вышла из комнаты.

— Что непонятно, Никита Родионович? — спросил, не отрываясь от газеты, Грязнов.

— Почему Юргенс так равнодушен ко всему?

— К чему? — оживился Андрей.

— Их бьют, они отступают, армия разваливается, а господа юргенсы спокойны, больше того, они проявляют заботу о нашем с тобой будущем, словно ничего не происходит особенного, а тем более опасного для Германии.

Грязнов внимательно смотрел на Ожогина, силясь понять, в чем дело. Действительно, почему Юргенс так уверенно спокоен? Мысленно Андрей пытался найти какой-нибудь убедительный ответ на заданный вопрос.

— Может быть, у немцев действительно есть какое-нибудь секретное оружие? — наконец, нерешительно высказал он свое предположение.

— Чушь! — резко бросил Ожогин и зашагал по комнате. — Если бы оно было, они не допустили бы катастрофы на фронте. Тут что-то другое. Но что?

Андрей и сам чувствовал, что его догадка наивна, однако, других доводов у него не было. Он ждал, что скажет Ожогин.

— Юргенс не может не знать положения дел на фронте — проговорил Ожогин.

— Это исключено, — охотно согласился Грязнов. — Они же сами теперь пишут в газетах об отступлении. Правда, призывают немцев не падать духом и положиться целиком на фюрера — он, дескать, вывезет...

Ожогин остановился и посмотрел на Грязнова долгим испытующим взглядом, будто на его лице был написан ответ на возникший вопрос.

— Признают, что положение серьезное, отступают, сдаются в плен... Значит, вопрос о будущем Германии стоит в траурной рамке. Это — конец! Тогда зачем им нужны мы и подобные нам? Зачем?

Андрей откинулся на спинку стула, зевнул и проговорил равнодушно:

— Да, ерунда какая-то получается, ничего не поймешь у них...

— Не поймешь? Надо понять. Нельзя с закрытыми глазами итти в эту серьезную игру.

— Нельзя, конечно... — согласился Андрей и стал снова с показным равнодушием просматривать первую страницу газеты «Дейче альгемейне цейтунг».

— Мне кажется, — заговорил опять Ожогин, — что у них дальний прицел... — Он остановился у окна и посмотрел на серое осеннее небо: оно непрерывно менялось от плывущих сизых облаков — делалось то темнее, то светлее. В оконные стекла бились голые ветви яблони, словно просились в тепло комнаты.

— Ты читал статью на второй полосе? — неожиданно обратился Ожогин к Андрею и, не дожидаясь ответа, пояснил: — Америка и Англия тянут с открытием второго фронта — в этом Гитлер видит разногласия между союзниками.

Андрей отложил газету и вопросительно посмотрел на Ожогина. Неужели Никита Родионович все-таки установил причину? Хотя в его словах пока еще нет ничего конкретного, но, несомненно, за ними последуют более ясные, определенные мысли. Уж если Ожогин начал, значит...

— Ну и что же, — поторопил вопросом друга Андрей, — что вы находите в этом?

— Сговор... — резко ответил Ожогин.

— Сговор Германии с Англией и Америкой, вы хотите сказать? — продолжал свою мысль Андрей. — Да... Логично, но нереально в настоящее время. Германия еще сильна. Сильный конкурент Америке не нужен.

— Сильный сейчас, а к концу войны Германия будет выглядеть иначе, — заключил Ожогин.

— Позвольте, — удивился Андрей, — зачем же нужен сговор с нищим и обессиленным противником? Его просто берут за шиворот и выбрасывают вон.

Ожогин улыбнулся.

— Ты слишком упрощенно понимаешь борьбу.

Андрей снова хотел возразить. Разгоряченный спором, он встал из-за стола и зашагал по комнате. В это время в парадное позвонили.

— Что это? — удивился Ожогин.

— Сейчас узнаем, — ответил Грязнов и вышел.

Ожогин замер, прислушиваясь к тому, что происходило в передней. Андрей с кем-то разговаривал, голос незнакомый, тонкий. Через каких-нибудь полминуты Грязнов вернулся и, смеясь, объяснил:

— Какой-то мальчонка предлагает аккордеон.

— Интересно, — усмехнулся Ожогин и вышел к дверям.

Там стоял мальчик в стеганом ватнике.

— Что тебе? — спросил Никита Родионович.

— Да я по объявлению. Аккордеон вам, что ли, нужен?

— Да, мне. А ты кто такой?

— Я сведу вас к дяденьке одному. У него есть хороший аккордеон, — не отвечая на вопрос, проговорил мальчик.

Глаза ребенка были живыми, любопытными, и это понравилось Ожогину.

— Что ж, сведи, — согласился Никита Родионович и оглядел паренька с ног до головы.

Мальчику было лет одиннадцать. Худое, бледное личико глядело из-под большой, падающей на глаза кепки, ватник тоже был, видимо, с чужого плеча; на ногах большие солдатские ботинки. Заметив на себе любопытный взгляд взрослого, мальчонка смутился и опустил глаза.

— Тогда одевайтесь, я сведу вас к дяденьке, — проговорил он и шмыгнул носом.

— Я сейчас, — совсем ласково сказал Ожогин, — погоди минутку.

Никита Родионович быстро вернулся в комнату и, одевая пальто, тихо бросил Грязнову:

— Ты пойдешь следом за нами.

— Понятно, — так же тихо ответил Грязнов.

Когда Ожогин вышел, паренек уже стоял на тротуаре.

— Идите прямо, прямо по этой улице, — пояснил он, — когда надо будет остановиться, я скажу.

Никита Родионович крупно зашагал по тротуару, не поворачивая головы. Миновали один квартал, другой, третий. Мальчик шел сзади. Изредка раздавался его тихий кашель. Наконец, приблизившись к Ожогину, мальчик проговорил:

— Вот около стены дедушка читает газету, подойдите к нему. — Ботинки дробно застучали, и мальчонка перебежал на противоположную сторону улицы.

Никита Родионович увидел метрах в пятидесяти от себя старика. Вытянув шею, он внимательно читал вывешенную на стене газету. Ожогин подошел к нему и остановился. Некоторое время он наблюдал за читающим, потом спросил:

— Вы, кажется, продаете аккордеон?

Незнакомец оглянулся, посмотрел Ожогину в лицо.

— Да, фирмы «Гонер».

— Размер?

— Три четверти.

— Исправный?

— Нет. Немного западают два баса.

— Я могу его посмотреть?

— Приходите в пять часов на улицу Муссолини номер девяносто два. Я вас встречу.

— Пока!

— Всего доброго!

Старик чуть наклонил голову и зашагал в сторону парка. Ожогин еще некоторое время постоял около газеты, делая вид, что читает ее. Потом медленно направился к дому. Из-за угла появился Грязнов.