Теперь ему надо было ждать, пока этот чертов мафиозо повысит свой холестерин ужином за тридцать два евро, и это не считая бутылки сен-жюльена девяносто пятого года. Пока Фред добрался до конца своего мороженого с шоколадом и печеньем, Боулз успел посмотреть на экране ноутбука старую серию «Звездного пути», всю целиком. Он поглядывал, как Фред без зазрения совести пирует, переговаривается с соседними столиками или записывает что-то время от времени в записную книжку так, будто ни на секунду не перестает творить. Федеральный агент не испытывал ни малейшей симпатии к этому типу, который, где бы ни находился, с толком проводил время, не выносил трудностей и умел выжать из устаревшей системы правосудия все до последней капли. Подмазывать осведомителей и защищать раскаявшихся мафиози — без этого, конечно, не обойтись, но Питеру трудно давались компромиссы с такими людьми, как этот Манцони. Три часа назад эта сволочь больно его ударила — что ж, ему всегда удавалось находить самое больное место. Ты не знаешь этого горячего запаха, который оставляет в постели твоя жена.

Питер был вполне красивым мужчиной, атлетического телосложения и без особых недостатков. Он написал дипломную работу о войне Севера и Юга и вполне прилично играл ноктюрны Шопена. Обладая пылким темпераментом, он ни разу в жизни не был циничен с женщиной, даже с профессионалками, к которым обращался после долгих недель слежки в каком-нибудь богом забытом уголке. И потом, у него была Кора, дочь владельца гостиницы «Кашмир» в Филадельфии, в которой он жил как-то в течение восьми месяцев, выполняя очередное задание. Двадцать семь лет, воспитательница детей, страдающих аутизмом, — редкий цветок с неслыханным ароматом, невероятно нежный на ощупь. Она подпала под обаяние Питера — этого высокого парня с лисьим взглядом, открывавшего рот лишь для того, чтобы поздороваться или сказать что-то нужное. На втором свидании он взял ее за руку на третьем — поцеловал в губы. Продолжение было делом ближайшего будущего.

Как и все его коллеги, Питер не торопился объявлять своей невесте о том, что он — коп. Не то чтобы он стыдился, но ему прекрасно было знакомо это замешательство, после которого собеседник обычно утрачивал свою непринужденность. Однако больше всего Питер опасался именно женской реакции — этакой смеси любопытства и недоверия: интересно, а как это — переспать с копом? Кора засыпала его вопросами, делая вид, что ее интересует его работа. Но прежде всего она хотела узнать, что готовит ей будущая совместная жизнь с Питером.

Ей хватило одной ночи, чтобы отказаться от этой жизни. Сражаться с преступностью — значит, существовать с ним бок о бок, изучать его, стараться понять, постигать его внутреннюю логику, а ей было трудно представить себе любимого человека сотгоикасающимся с таким количеством грязи. От куда она могла знать, хватит ли у него стойкости, чтобы не позволить всему этому насилию подточить себя изнутри, и не скажется ли все это на их будущей семье?

Питер был убит решением Коры расстаться, но не винил ее; как раз накануне ему пришлось столкнуться с низостью и скотством в человеческом обличье. Их последний вечер запомнился тихими слезами и искренними сожалениями, но он не мог стать другим, она — тоже. Они даже готовы были пройти часть жизненного пути врозь, чтобы потом все же воссоединиться, только этот путь уже казался обоим слишком долгим.

Теперь, куда бы он ни поехал, он возил с собой ее фотографию. Она же в каждый его день рождения присылала ему открытку.

— Эй, о чем это вы размечтались, Боулз?

Фред издали указывал на свободное место за своим столиком и бутылку арманьяка, которую прислал ему к кофе шеф-повар, чтобы порадовать господина писателя. Они не разговаривали с глазу на глаз уже несколько недель. Питера удивило это приглашение, ничего хорошего он от Фреда не ждал.

— Идите сюда, попробуйте эту штуку, только не говорите, что вы на службе.

Все еще сомневаясь, Питер встал со своего места, на тот случай, если Фред, для которого естественные порывы были совсем не характерны, имел ему что-то сообщить. И правда, это был тот самый случай.

— Вы меня знаете, Боулз, я не умею извиняться, но мне жаль, что я позволил себе лишнее сегодня днем, по телефону. Мне не следовало говорить всего, что я наговорил, это было глупо и грубо.

Федеральный агент, специально обученный, как вести себя в неожиданных ситуациях, не понимал, куда он клонит.

— Тут нет никакого подвоха, Боулз.

Кроме всего прочего, Питер презирал Фреда за поистине животную глупость, в которой тот был воспитан, за эту умственную и нравственную ущербность, которая толкала его на жуткие зверства и в которой он продолжал копошиться как свинья в закуте, занимаясь своим писательством. Но именно эта глупость делала его извинения особенно трогательными, поскольку ничто так не умиляло Питера, как идиот, признающий свою неправоту. И чем дремучее глупость, тем искреннее выглядят извинения. Питер выпил с Фредом в знак того, что его извинения приняты. Это был короткий момент сердечности среди бесконечной пустыни взаимного презрения.

* * *

Доставив последний заказ, Арнольд вернулся в лавку. Ровно в двадцать два часа команда «Пармезана», вымыв кухню и подведя итоги дня, пожелала друг другу спокойной ночи. Опустив металлическую штору, Магги уселась на уличной скамейке, чтобы выкурить единственную за день сигарету. Отсюда ей была видна внушительная пиццерия Франсиса Брете с выстроившимся перед ней десятком скутеров, вокруг которых суетились развозчики.

Несмотря на проведенную на общенациональном уровне рекламную кампанию, их «лазанья из баклажанов с пармезаном» не пользовалась ожидаемым успехом; эти, напротив по-прежнему теряли клиентов, став жертвой странного феномена отторжения. Тогда дирекция поручила Франсису Брете обратиться к Магги с предложением выкупить ее предприятие по очень выгодной, несоразмерно большой цене. Договор предусматривал передачу арендуемого помещения, выплату всей суммы взятого займа, эксклюзивное право на рецептуру, запрещение открывать кулинарные заведения с торговлей «навынос» в радиусе пяти километров от любого из ресторанов сети, обещание трудоустройства для сотрудников и кругленькую сумму для Магги и Клары, которая обеспечила бы обеим безоблачное существование на пенсии.

Она вынесла вопрос на обсуждение коллектива, каждый член которого высказался за продолжение деятельности «Пармезана» — они будут держаться сколько придется. «Пусть победа достанется лучшему», — ответила она Брете, не зная, что в таких играх лучший никогда не выигрывает.

За сим последовало объявление войны. Скромный успех «Пармезана» был недопустим по причине гораздо более глубокой, чем недостающие семнадцать процентов прибыли. Он необъяснимым образом опровергал закон максимальной выгоды, и этот пересмотр самой логики коммерции волновал руководство компании больше всего.

— Вы понимаете, что пытаетесь оспаривать сами основы рыночной экономики? — сказал ей Франсис Брете.

— …?

И, не найдя других аргументов, добавил:

— У вас что, нет мужа, который спросил бы отчета?