Мини-модель - Павел Астахов

* * *

– Шесть тысяч девятьсот девяносто девять! – донеслось из неведомой дали.

Голос был женский, нежный, вкрадчивый.

Одной лишь интонацией он давал понять, что шесть тысяч девятьсот девяносто девять рублей за превосходные туфли – натуральная кожа, удобный каблук и универсальный бежевый цвет, который подойдет к любому наряду, – это сущая ерунда. Просто смешная цена. И надо не хныкать, тоскливо глядя в кошелек, а весело и радостно доставать из него одну красненькую купюру и две сине-зелененьких. Или банковскую карточку.

Хотя на карточке, кажется, денег почти не осталось…

– Шесть тысяч девятьсот девяносто девять! – настойчиво повторил голос.

Он изменился, сделавшись из ласкового женского раздраженным мужским, и приблизился.

– Шесть тысяч девятьсот девяносто девять! Кузнецова! Кузнецова, оглохла?!

«Это же мой номер!» – с опозданием дошло до Натки, и она вдруг запаниковала.

В ушах гудело и шумело: топали ноги, скрипели полы, играла музыка, причем трубач фальшивил так, словно его инструментом был слоновий хобот. А может, трубил именно слон. И он же топал: Натка отчетливо ощущала тряску.

– Пошла, пошла!

Ее подгоняли, и она послушно пошла – на звук, на свет, на… сцену? Нет, на подиум!

В лицо брызнули колючие цветные огни, Натка попыталась отвернуться от них, но это было невозможно.

Слепящие зайчики прыгали на нее со всех сторон: рядом, справа и слева, вышагивали-вытанцовывали, высоко вскидывая гладкие блестящие коленки, полуголые девицы, и свет софитов отражался от их лакированных тел и усыпанных стразами купальников.

«Ах, вот оно что – это выход в купальниках!» – поняла Натка.

Это не принесло облегчения.

Выходить куда-либо в купальнике Натка, по ее мнению, была совсем не готова.

Весы в ванной комнате бестрепетно свидетельствовали, что к середине зимы она наела два лишних кило, и разместились они совсем не там, где выигрышно смотрелись бы при подаче в купальнике. Хоть со стразами, хоть без них – блеснуть не получится.

Испугавшись, что сейчас она опозорится, Натка постаралась проснуться.

Кажется, получилось. Фух-х-х…

Или не получилось?

Какофония из музыки, скрипа и топота не прекратилась, и назойливые слепящие зайчики тоже никуда не ускакали.

Недоумевающая и встревоженная, Натка приподняла голову над подушкой и открыла один глаз. В него тут же прыгнул бойкий зайчик, а в ухо ввинтилась музыкальная трель.

– I’m a queen! I’m a queen![1] – совсем рядом громко голосил кто-то, сам от себя в полнейшем восторге.

Натка открыла второй глаз и посмотрела на самозванную королеву.

Посмотреть было на что.

На длинной низкой тумбе в изножье кровати скакало и кривлялось жуткое чудище. Небольшое, вертлявое, на тонких ножках, но с огромной косматой головой.

На чудище красовался Наткин шелковый пеньюар, высоко подобранный и оригинально подпоясанный шерстяным шарфом, дрыгающиеся задние лапки грохотали каблуками ее же парадных туфель. Не за шесть тысяч девятьсот девяносто девять рублей – а еще дороже!

Натка села в кровати и уже открыла рот, но разораться не успела – чудище ее опередило.

В правой передней лапке у него был фонарик. Чудище поднесло его к щедро напомаженному рту, как микрофон – при этом отчетливо высветилась жутчайшим образом размалеванная рожа, – и манерным писклявым голосом заявило:

– Моя миссия – спасти мир! Красота – это страшная сила! Выбирайте меня – или вам всем конец!

После этого оно выставило фонарик вперед и с криком «Кавабанга! Тра-та-та-та-та!» полило Натку, так и сидящую с открытым ртом, длинной очередью от живота.

Агрессивное шумное чудище с манией величия было Натке совершенно незнакомо.

А вот победный вопль «Кавабанга!» она слышала много раз.

Так кричали черепашки-ниндзя в кино, а вслед за ними – их верный поклонник Арсений Кузнецов, родной и любимый сын Натки. Восемь лет, сбитые коленки, острые локти, светлые вихры, курносый нос, веснушки, голубые глаза-незабудки, бездна обаяния и тонна предприимчивости.

Хотя нет, Сенькину предприимчивость следовало измерять не в тоннах, а в тротиловом эквиваленте.

– Ар-р-р-рсений! – хриплым спросонья голосом прорычала Натка и резко откинула одеяло.

Чудище с импровизированного подиума будто ветром сдуло. Остались только туфли, все остальное с визгом умчалось прочь.

Не унимая клокочущее в горле рычание, Натка вылезла из кровати и пошла по следам улепетывающего чудища.

Следы были куда более отчетливые, чем хлебные крошки сказочных затейников Гензеля и Гретель. Натка поочередно подобрала с пола шарф, пеньюар и кудрявый парик. Она бросила всю охапку на тумбочку в прихожей и решительно постучала в дверь ванной, где все еще гремела музыка.

– Да, да, войдите, – донеслось из-за плотно закрытой и запертой двери.

– Арсений, выходи!

– Зачем?

– Поговорим!

– Да, знаю я эти разговоры, после них у тебя ладонь болит, а у меня попа! – Музыка стихла, послышался писк, сопровождающий нажатие сенсорных клавиш, и жалобный детский голос произнес: – Алло, это девять-один-один? Спасите меня, я в смертельной опасности!

– Прекрати придуриваться! – потребовала Натка, изо всех сил стараясь взять себя в руки. – В нашей стране нет такого номера экстренной службы – девять-один-один, это во-первых. А во-вторых, когда это я шлепала тебя так, чтобы у тебя попа болела?

– Я все такие случаи и не вспомню уже, – детский голос сделался совсем тоскливым и печальным. – В последний раз – когда я покрасил соседскую болонку под тигра.

– Йодом! – вмиг рассвирепела Натка.

– В три цвета! – подхватил детский голос, перестав быть печальным и сделавшись восторженным. – Раствор йода был разной крепости, и ведь классно же получилось – прям как настоящий тигр! Только карликовый.

– Бедную собачку пришлось обрить налысо, – вздохнула Натка. – И не факт, что новая шерсть у нее теперь вырастет белой, потому что полосы въелись в кожу, а йод – очень стойкий краситель…

– Так это же круто! – убежденно заявил детский голос. – Марье Дмитриевне не ругаться надо, а радоваться: она же теперь хозяйка единственной в мире полосатой тигровидной болонки!

– Оставим в покое болонку, – предложила Натка, – тем более что она тебя теперь боится и даже близко не подойдет. Поговорим о другом раскрашивании. Зачем ты взял мою косметику, поганец? Я тебе сто раз говорила – это святое, пальцем не трогать!