Чудо для чудовища - Кейт Ринка

Что можно почувствовать, когда тебе говорят, что твоя женщина — умерла при родах? Боль? Всепоглощающую потерю? Фуфло. Нет таких слов, которые бы вместили в себя все его чувства. Их было не описать, не объять, не измерить, не выплюнуть, как застрявший в горле кусок падали. Он просто умирал вместе с ней, оставаясь при этом живым. Он мысленно ложился к ней в гроб, когда хоронил, и ощущал, как растекается под кожей гниль, не находя выхода наружу. Фуфло и то, что мужчины не плачут. Он позорно выл, стоя на коленях перед тем самым Богом, который отнял у него самое дорогое в жизни. Ощущая оглушающее бессилие, окровавленными пальцами рыл землю, мял ее, ненавидя собственные руки, которым больше некого обнимать. Он даже кричал, проклиная весь окружающий мир, в котором теперь остался один. Готовый на любую цену и пойти на что угодно — он давился кисло-горьким осознанием, что нет на земле такого чуда, которое способно ему помочь. Все — его Оли больше нет…

Теперь только он и демоны. Злые, голодные, выедающие его самого вместо другой жрачки. Они только и делали, что издевались над ним. Что-то шептали ее голосом, заставляя замирать и прислушиваться к шорохам пустого дома. Играли на его зрении, пуская ее тень по тусклым коридорам, чем заставляли метаться по углам. Рождали ее образ в его снах, так что каждый раз он просыпался в агонии и выл в подушку, пачкая ту вонючей слюной. А когда приходило осознание, что это всего лишь иллюзии одурманенного мозга — он бился головой о стены, до привкуса крови во рту, до сотрясения с рвотным рефлексом. А потом запивал желчь алкоголем и доставал из заветного ларца очередную самокрутку с дурью, чтоб либо выкурить ее, либо запихнуть в рот целиком, не разжевывая, лишь бы подавиться этим дерьмом и скорее сдохнуть.

И только грубые удары тяжелой ладони по лицу приводили его в чувства. И ор дружеского голоса во время тряски под ледяным душем:

— Очнись, тварь! Я не дам тебе сдохнуть!.. У тебя же теперь есть дочь, идиотский ты придурок…

***

Он ненавидел больницы. Теперь как никогда раньше. Здесь всегда стояли тошнотворные запахи, будто трупный смешали с какими-то дешевыми духами. Выйти бы на улицу, но вместо этого продолжал сидеть в коридоре на скамейке и пялиться в пол, словно в еб*чий телевизор. Потому что застрял, эмоционально и мысленно. Потому что не пришел в себя до конца после очередной угарной ночи. Потому что совершенно не был готов делать то, зачем сюда привез его, сука, Барс. А ведь сам тот еще гад, будто не пережил тоже самое, что довелось переживать ему. Теперь сидел молча рядом и ждал, когда он отдуплится.

— Посиди здесь, схожу за кофе, — сказал тот, прежде чем подняться.

Да по*уй. Вообще на все. Даже на женский голос, который что-то пытался до него донести.

— …вы Журов?..

А он только положил руки на голову и провел ладонями по макушке, сожалея о том, что у него очень короткие волосы, за которые не ухватиться.

— Эй…

Но сколько бы не игнорировал постороннюю, та продолжала его раздражать. Вдруг присела и появилась перед его лицом, заглядывая в глаза… и тут же дрогнула, ужасаясь его измятой, покалеченной и давно небритой физиономии. Но он не просто привык к этому, а было элементарно насрать.

— Вы Станислав Журов?

Молодая, темноволосая дура. Наверное, медсестра или вроде того. Да что ей от него нужно?

— Вы не хотите разговаривать? — спросила и сделала такое грустное лицо, что захотелось стереть эту гримасу пальцами.

Да по-любому — она все знает, раз назвала по имени. Ей повезло, что вовремя подошел Барс.

— Я что-то пропустил? — спросил этот придурок.

Стас выпрямился, засунул руки под мышки, прижимая их к телу руками, повернулся к девушке боком и произнес:

— Скажи ей, пусть отвалит от меня.

И голос, будто не его, будто последний месяц жрал только битые стекла. А эта дура растерялась. Встала. Схватилась за собственные руки. И выпалила:

— Мне так жаль…

Он громко усмехнулся и качнул головой. А у самого ком в горле, опять подступил. Жалость всегда бесит, потому что обнажает все слабости, всю твою тупую боль выворачивает на поверхность, словно шкурой в обратную сторону.

— Давай-ка без этого, — попросил ее Барс куда в более лояльной форме, чем это сделал бы он. — Так что у тебя?

— Вы наконец-то пришли забирать девочку?

Нет, она толкает его на преступление, в прямом смысле. Зачем спрашивает, будто он пришел сюда просто так посидеть в этой вонючей больнице. А Барс лишь посмотрел на него, чтобы потом сказать:

— Обязательно сегодня?

А та будто растерялась.

— Конечно, ведь уже пошла вторая неделя…

Она ничего такого не сказала, а его внезапно накрыло. Бросило в жар. Вспотели ладони. Качнуло перед глазами.

— Дай нам еще пару минут, лады? — спросил ее Барс.

— Хорошо. Я пока подготовлю документы.

Все, он не выдержал. Резко поднялся и зашагал по коридору на выход. Да к черту! Только не сегодня. Он просто не готов, вообще никак. Даже не может себя заставить — даже взглянуть, не говоря о большем. А ведь она была права… Оля была права — у них родилась девочка.

***

Да уж, та еще ситуация. Теперь снова просить заведующую отделения, чтобы не отправляла девочку в Дом малютки. Жалко. И ее жалко. И овдовевшего отца жалко. Да я понимала его прекрасно. Только опускать руки совсем не хотелось.

— Эй, подождите, — поторопилась сказать мужчине, который был со Станиславом и уже собрался последовать за ним. — Хотя бы с вами можно поговорить?

— Похоже, со мной и остается, — ответил тот.

— Понимаете, мы не можем так долго держать девочку у себя. Уже завтра ее переведут в Дом малютки. И если отец не появится, она будет считаться отказной. Скажите, есть кто-то из родственников, кто может ее забрать?

— Вряд ли, — слишком поспешно ответил тот.

— Что, совсем никого?

Я просто отказывалась верить в то, что все настолько плохо. Мало того, что у девочки умерла мать при родах, а отец не может прийти в себя, чтобы ее забрать, так еще и никаких родственников.

— Я же сказал, что нет.

— То есть, эта девочка никому не нужна. Верно я понимаю?

Мужчина вымученно вздохнул.

— Дай ему еще пару дней. О’кей?

Нет, он совершенно меня не понимал.

— Ну а потом? Он точно справится, когда заберет ее?

Тот вдруг нахмурился, что придало ему угрожающий вид.