Четыре года спустя - Моника Мерфи

* * *

ЧЕТЫРЕ ГОДА СПУСТЯ

Я жду в коридоре, сидя в кресле с опущенной головой, и разглядываю свои потертые черные кеды. Закрытая стеклянная дверь слева от меня совсем непрозрачная, но я знаю, кто находится внутри. До меня доносится низкий гул голосов, а я не могу разобрать ни единого слова.

Неважно. Я знаю, они говорят обо мне.

Мой куратор. Мой тренер. Моя сестра. Мой зять. Они все там, внутри, говорят о моем будущем или его отсутствии.

Запрокинув голову, я смотрю в потолок, удивляясь тому, что, черт возьми, я здесь делаю. Еще буквально пару лет назад жизнь была хороша. Да уж, а прошлым летом она была просто прекрасна. Я был в команде. Мчался по полю, словно пятки горели огнем; меня было не остановить. Тренер был мной доволен, с широкой улыбкой он говорил мне, что я прямо как Дрю.

Так-то. Я чертовски гордился этим. Я просто боготворю зятя. Рядом с ним я чувствую себя защищенным. Он понимает меня так, как никогда не смогла бы понять Фэйбл. Не то чтобы она не пытается, но она все же девушка, и у нее не очень-то выходит.

От мысли о девушках мое сердце словно каменеет. Оно становится твердым, глухим и непробиваемым. Я не был с девушкой уже… не знаю. Несколько недель? Как мне не хватает их улыбок, смеха, прерывистого дыхания, когда я погружался в их гладкие глубины и целовал их. Я скучаю по нежной девичьей коже и тому, как легко все было: одежда сброшена на пол, руки и ноги переплетены в порыве страсти.

Быть в футбольной команде означало получать все, что только можно пожелать. Но без хороших оценок мне не видать места в команде. Если не брошу курить травку, то вылечу из нее. Если еще хоть раз меня заметят со спиртным в баре, пока не достигну совершеннолетия, то я определенно распрощаюсь с этой треклятой командой навсегда. Никаких поблажек, детка.

Никто из нас не следует предписанным командой правилам.

Стеклянная дверь распахивается, и выглядывает мой студенческий куратор. Она мрачнее туче, и, скользнув по мне отсутствующим взглядом, она говорит, что теперь я могу войти.

Я молча встаю и, еле волоча ноги, вхожу в комнату; я не в силах поднять глаза из страха прочесть на их лицах разочарование. Единственный, на кого я могу посмотреть, – это Дрю, в его взгляде столько сочувствия, что я почти готов кинуться ему на шею и умолять все исправить.

Но это невозможно. Я уже здоровый парень – по крайней мере, так говорит мама.

Черт. Это мой самый большой секрет. Мне трудно даже думать о ней, тем более когда рядом сидит Фэйбл. Она бы сошла с ума, если бы узнала правду.

Но она не знает. Никто не знает, что мама вернулась в город и умоляет меня помочь ей. Она просит раздобыть травку, и я достаю. За это она платит мне пивом, от которого я не отказываюсь. Я отдаю ей все свои свободные деньги.

Я подрабатываю официантом в «Квартале», когда нет занятий и тренировок или я не занят уроками, которые, черт возьми, должен делать. У меня приличный заработок, плюс футбольная стипендия; Дрю играет в Национальной футбольной лиге, и, слава богу, у них с Фэйбл нет никаких проблем. Они живут в Бэй Ареа[1], он играет за «Фотинайнерз»[2], в общем, все при всем.

Но я не беру у них денег, кроме как на оплату учебы и дома, который делю с другими ребятами, спасибо большое, эта помощь здорово облегчает мне жизнь. Мама вновь объявилась в городе прошлой весной, когда я оканчивал первый курс в колледже. Она как никто знала о моей слабости к ней и о том, как легко мной манипулировать.

Твоя сестра богачка, говорила она мне. Эта маленькая стерва и гроша ломаного мне не даст, но ты-то не такой, я знаю. Ты мой драгоценный мальчик, помнишь? Тот, кто всегда присматривал за мной. Ты ведь хочешь меня защитить, правда? Ты нужен мне, Оуэн. Пожалуйста.

Она говорит мне «пожалуйста», и я как последний дурак отдаю ей все свои деньги.

– Мы всесторонне обсудили твое будущее, Оуэн, – говорит куратор. Голос хриплый, словно она выкурила пятьдесят тысяч пачек сигарет или даже больше; я пытаюсь сосредоточиться на ней, чтобы не видеть разочарование на лице Фэйбл. – На некоторые вещи мы готовы закрыть глаза. Ты молод. Ты сбился с пути. В твоей команде немало тех, кто совершил те же ошибки.

Черт, да, есть такие. Эти ребята – мои друзья. Мы ошибались вместе.

– Оценки становятся все хуже и хуже. Твоя сестра боится, что ты слишком много работаешь, поэтому она позвонила твоему боссу.

Вот те раз! Не могу поверить, что она это сделала. Блин, владелец – ее друг и бывший босс, Колин. Он сдаст меня в два счета, хоть уже и не работает там. Они с Джен переехали сразу же после того, как я окончил старшую школу. Они обосновались в Южной Калифорнии, повсюду открывая новые ресторанчики, один за другим.

– Что же сказал мой босс? – злобно огрызнулся я. – Работа – это мое дело, то единственное, что дает мне ощущение свободы, немного карманных денег, заработанных собственным трудом, а не подачки от Дрю и не пособие, позволяющее иметь крышу над головой и оплачивать телефонные счета.

Это мои деньги, потому что я сам их заработал.

– Ты работаешь больше тридцати часов в неделю, – отвечает Долорес. Так зовут моего куратора. У нее голос как у мужчины, хотя сама она – древняя старуха. Вероятно, она работает в этом колледже со времен основания, а это было где-то на рубеже двадцатого века; эта женщина стара как мир. – Это слишком много, Оуэн. Когда же ты учишься?

Хочется сказать: никогда, но я держу язык за зубами.

– Твои оценки хуже некуда, и ты не сдал письменный экзамен по английскому. Вот на чем тебе сейчас нужно сосредоточиться, – вещает Долорес.

– В голове не укладывается, – заговорила Фэйбл, и я невольно перевел на нее взгляд. Вот черт, да она злится! Ее зеленые глаза – точь-в-точь как мои – сверкают от гнева, а губы так сильно поджаты, что, боюсь, она себя едва сдерживает. – Ты всегда делал успехи в английском. Когда-то тебе даже нравилось сочинять самому.

Когда-то у меня было полно свободного времени. Ну, может быть, не полно, но вполне можно было выкроить немного на сочинительство. Это было своего рода терапией. Сначала я просто повторял за Дрю. Этот малый постоянно строчил всякую милую чушь, от которой моя сестра едва не теряла сознание, и мне хотелось того же. Нет, не хлопнуться в обморок или заставить сестру лишиться чувств, но уметь касаться людских душ словами.