Заметки пассажира. 24 вагона с комментариями и рисунками автора - Андрей Бильжо

Однажды Александр Кабаков предложил мне писать в создаваемый тогда журнал «саквояж», которым он будет руководить. Это случилось в Италии в совместной литературно-художественной поездке. Тянулись тягостные минуты ожидания автобуса. Все последние байки и анекдоты были уже рассказаны, курильщики курили, некурящие дышали их дымом. Время от времени все замолкали. Тут-то он и сделал мне свое предложение. Мне показалось, что Александр Абрамович оговорился. Наверно, он хотел сказать «рисовать», но, так как вокруг стояли одни писатели, а художником был только я, сказал «писать». Чистый Фрейд.

Я решил, что, будучи человеком болезненно порядочным, кабаков не стал исправлять свою оговорку. «Будь что будет», – подумал я – и в Москве написал первый текст. Кабаков позвонил и похвалил. Мне это было очень приятно. И вот я в течение двух лет ежемесячно вспоминал свои железнодорожные поездки – их запах, вкус, настроение, приключения – и перемены, которые эти поездки во мне совершали. Писал я эти тексты от руки черными чернилами. Той же ручкой, что рисую обычно свои картинки многие годы. Тексты эти я два года диктовал по телефону девушке Марине Подвигиной. С Мариной я никогда не встречался, но голос ее знаю хорошо. Она первый читатель – ее реакции были естественны и мне очень дороги.

Многие из моих знакомых читали эти истории в журнале «Саквояж СВ», когда куда-то ехали в поезде, и потом мне звонили и говорили: сделай книжку. Мол, в текстах много смешного, грустного, теплого и точного. Я подумал, что глупо и самонадеянно спорить с людьми, чьим мнением я дорожу.

Я вернул в тексты кусочки, удаленные оттуда редактором из соображений экономии журнального места. Многое дописал. Нарисовал картинки, разумеется, той же ручкой, снабдив их комментариями. Я попросил Людмилу Великову, мою добрую знакомую, автора учебника по русскому языку, мое сочинение прочитать и исправить ошибки, что с тревожной радостью вернуло меня за школьную парту. А замечательного дизайнера Андрея Бондаренко я попросил превратить все это в книжку. Пассажир – а все мы в этой жизни пассажиры, – прочти ее и забудь… в поезде. Автор благодарит всех упомянутых в объяснительной записке и всех упомянутых в этой книжке попутчиков. Без них ее либо не было бы вовсе, либо она была бы совсем другой. Как, впрочем, и я сам.

На юг мы всегда ездили в плацкартном вагоне: мама, папа и я. Слово «отпуск» звучало как праздник. Плацкартный вагон – это было его, отпуска, начало, когда туда. И его конец, когда обратно. Все за одним столом, и все едят и разговаривают. Это и есть праздник. Курица, вареные яйца, домашние котлеты, помидоры и огурцы. Впрочем, помидоры и огурцы – это на обратном пути.

– Где соль? Куда ты положил соль?

– Ты же сама укладывала продукты.

– Ах, ну да, вот же она…

И на столе появляется соль в пузырьке из-под лекарства или фанерном фиолетово-лиловом спичечном коробке с портретом писателя Горького.

– Ой, простите пожалуйста, можно у вас соль? А то мы свою забыли.

Ты лежишь на верхней полке и смотришь на накрытый стол. Натюрморт, вид сверху.

– Мам, дай овсяное печенье.

Грызешь его на верхней полке, смотришь в окно и слушаешь взрослые разговоры. Кто куда едет и кто где был раньше. Печенье крошится на подушку, и до первой воды крошки еще долго будут жить в волосах.

А потом ожидание моря у окна.

– Скоро будет, скоро, – говорит знаток.

И все сидят у окон на одной стороне вагона. Когда туда – то море со стороны боковых полок, справа. И вдруг: «Море! Море!! Море!!!» – покатилось по вагону. Вот оно – синее, между черными вертикалями кипарисов. Я никогда не кричал, я, затаив дыхание, молчал. Хотел, чтобы море было только моим. Разве мальчик-сосед за перегородкой может чувствовать то же самое, что я? Нет, конечно! Конечно нет!!!

Архипо-Осиповка, Туапсе, Джубга, Одесса, Пицунда, Симеиз. Комнатки и сарайчики, которые пахли побелкой, снимались на месте. Плавки с завязками сбоку. Фрукты, съеденные на пляже солеными от морской воды губами. Кинотеатры под ночным черным южным звездным открытым небом. «Лимонадный Джо», «Семь невест для семи братьев», «Разиня», «Девушка из банка». Вокруг кинотеатра на деревьях – мальчишки, которым я завидовал. Над кинотеатром – запах магнолий и акаций, который смешивался с запахом духов. А звук фильма смешивался с хулиганством цикад. После фильма мы с папой «смотрели на звезды».

– Мы пойдем посмотрим на звезды, – говорил игриво папа маме, и мы отходили в темноту пописать. Это был наш секрет. А утром пораньше опять на море. Занять место, натянуть из простыни тент на четырех кривых палках.

– Катя, не стой в воде ногами! – Это запомнилось почему-то на всю жизнь. А еще был Белгород-Днестровский с нашествием божьих коровок. Их было так много! Они лежали в три слоя, хрустели под ногами, и на камнях оставались красные в черную крапинку следы. Божьи коровки кусались! И больно! Про «Птиц» Хичкока я узнал много позже. И везде были очереди в столовые. В местечке Затока в качестве гарнира были «зирочки». Маленькие звездочки из серии макаронных изделий. Типа паста. Каждый день – «зирочки».

А на пароходике, который шел из Туапсе в Архипо-Осиповку, всех тошнило. Даже рвало. Даже супермена, которым я до этого акта восхищался. Всех, кроме моего папы. А потом дорога обратно. Плацкартный вагон. По дороге на каждой остановке пассажиры высыпали на платформу.

– Здесь помидоры не берите, дальше будут дешевле и лучше.

– Возьмите кукурузу, горячая!

Яблоки покупали ведрами, ведрами покупали кизил для варенья и алычу. При виде алычи родители почему-то вспоминали стихотворение:

Растет в Тбилиси алыча

Не для Лаврентий Палыча,

Не для Лаврентий Палыча,

А для Анастас Михалыча.

Что это были Берия и Микоян, я узнал значительно позже.

– Мама, а где папа?

– Пошел арбуз покупать.

Куда же он пошел, я его не вижу из окна. Мы же скоро поедем. Поезд дернулся и поехал, а папы нет. В вагоне много сочувствующих:

– Да я видел его, он туда побежал. Поезд уже мчится, а папы нет. Надо дернуть стоп-кран.