Фабиола - Николас Уайзмен

Повесть «Фабиола» переносит нас в ту эпоху, когда император Диоклетиан задумал раз и навсегда покончить с христианством. Он начал жестокие преследования на Востоке, а вскоре гонения перекинулись в Рим, подвластный его соправителю Максимиану.

Происходило это всего за несколько лет до победы Церкви, которая бросила вызов могущественной империи. Книга противопоставляет два мира — языческий Рим и общину верующих во Христа.

Главная героиня повести — молодая знатная Римлянка, перед которой постепенно, через долгие мучительные искания открывается истина Евангелия.

Автор книги Николас Патрик Уайзмен (1802-1865), архиепископ Вестминстерский и кардинал, был выдающимся вождем церковного обновления среди английских католиков. Свою общественную деятельность Уайзмен сочетал с разнообразными научными трудами. Он изучал восточные языки, выпустил сирийский перевод Ветхого Завета, читал лекции об отношении между наукой и верой. Немало сделал архиепископ и в области церковной истории. Принесла ему широкую известность во всем мире вышедшая в 1854 году повесть Фабиола. В ней отразились обширные познания его по истории Рима, где он жил и учился в молодые годы.

При работе над книгой он использовал древние предания о мучениках и сведения, почерпнутые им из археологии катакомб.

«Фабиола» была переведена на многие языки, в том числе и на русский.

Как это нередко бывает, постепенно она стала рассматриваться как произведение для юношества.

В конце XIX века русская писательница Евгения Тур выпустила ее свободный пересказ. Под названием «Катакомбы» он выдержал более двадцати изданий. Последнее увидело свет в 1917 году.

Несмотря на печать романтизма, Фабиола и сейчас остается увлекательной и светлой книгой, которая заставляет задуматься.

Поскольку ее перевод стал уже библиографической редкостью, мы предлагаем его новое издание. В основу положен перевод Е. Тур, приведенный в соответствие с современным литературным языком. В качестве иллюстраций в нашем издании даны гравюры середины XIX века.

Наша повесть начинается сентябрьским вечером 302 года от Рождества Христова. Мы приглашаем наших читателей последовать за нами по римским улицам.

Солнце уже садилось. Небо было ясно; в воздухе веяло прохладой, и народ шел в сады Цезаря и Саллюстия насладиться вечернею прогулкой и узнать городские новости.

Квартал, куда мы вошли с вами, назывался кварталом Марсова поля, и находился между Тибром и семью холмами древнего Рима.

Во времена республики на Марсовом поле происходили военные учения и бои гладиаторов, но теперь все это пространство было уже застроено общественными зданиями: Помпеи выстроил здесь театр, Агриппа — Пантеон и примыкающие к нему бани. Понемногу туг поднялись и частные дома, в один из которых мы с вами сейчас войдем.

Внешне этот дом был непривлекателен; своими очертаниями он производил печальное, даже мрачное впечатление. Невысокие стены — простые, без архитектурных украшений — были прорезаны небольшими редкими окнами. Вход в одной из стен этого небольшого прямоугольного здания обозначался двумя колоннами. На мозаичном полу его, на самом пороге начертано было бесхитростное слово: Salve![1]

Переступив порог, мы окажемся в атриуме, первом внутреннем дворике, окруженном колоннадой.

Посреди этого дворика, вымощенного мраморными плитами, тихо журчала струя воды, проведенная из Клавдиева водопровода с высот Тускуланума. Хрустальная струя падала в красный мраморный бассейн, из которого выбегала, клубясь и журча, и лилась в нижний, более широкий бассейн. Брызги воды орошали редкие растения в изящных вазах. Под портиком стояла дорогая мебель: кресла, украшенные слоновой костью и серебром, столы из драгоценного дерева с бронзовыми и золотыми канделябрами, вазами, треножниками и удивительной красоты бюстами — произведениями высокого, ныне нам уже недоступного искусства. Стены были украшены фресками, отделенными одна от другой нишами, в которых стояли статуи. На самой середине полукруглого потолка, образованного сводами дома, находилось большое круглое отверстие. Оно было завешено от солнца и дождя плотным полотном. Отверстие это, нечто вроде огромного окна, пропускало мало света, отчего на внутреннем дворике стояли вечные сумерки. Но зато как тут было прохладно в жаркие летние и осенние дни! Сквозь этот исскуственный полумрак довольно трудно было что-нибудь разглядеть. За арками, расположенными против тех, что вели во внутренний дворик, был другой вход во второй внутренний дворик, украшенный еще изящнее. Он был вымощен мраморными плитами и позолочен на карнизах. Мраморные колонны поддерживали внутреннюю галерею, которая тянулась вокруг этого дворика.

В галерее сидела пожилая женщина. На ее спокойном, задумчивом лице, обнаруживающем стойкость и силу духа, чуткий наблюдатель уловил бы печать былых потерь и несчастий. Волосы ее, почти совсем седые, причесаны были просто, но аккуратно; прост был и покрой ее платья, на котором не было ни украшений, ни роскошного шитья, ни золотых драгоценностей, которые так страстно любили богатые и знатные римлянки. Лишь тонкая золотая цепочка обвивала ее шею, скрывая под туникой что-то ценное для ее владелицы. Женщина вышивала на дорогой ткани, время от времени беспокойно поднимая глаза на дверь, и прислушиваясь к шагам. По мере ожидания лицо ее становилось все тревожнее, пока, наконец, не осветилось радостью: она узнала приближающиеся шаги того, кого она ждала с таким нетерпением — своего сына.

Вошедший юноша выглядел старше своих 14 лет благодаря высокому росту и красивому, одухотворенному лицу, на которое наложила отпечаток уже пробудившаяся мысль. В этом лице видны были зачатки твердой воли и сильного характера. Он был одет в обычную для римлян одежду — короткую, спускающуюся до колен тунику. Круглый золотой шарик- знак несовершеннолетия — висел у него на шее. За мальчиком шел старый слуга и нес свитки пергамента. Очевидно, юноша возвращался из школы.

Поздоровавшись с матерью, он сел рядом с ней.

— Что тебя задержало, сынок? — спросила она. — Надеюсь, с тобой ничего не случилось?

— Ничего, мама, уверяю тебя; по крайней мере, ничего особенно неприятного. Я расскажу тебе все подробно: ты же знаешь, я ничего от тебя не скрываю.

Она улыбнулась сыну. Он продолжал: «Ну, прежде всего, сегодня я получил венок за декламацию. Учитель наш, Кассиан, задал нам тему: «Истинный философ должен всегда жертвовать своею жизнью за истину». Мои товарищи прочли свои сочинения, и скажу тебе по правде, сочинения эти показались мне страшно сухи и холодны. Но вины их в этом нет: можно ли писать о том, чего не знаешь? А слово «истина» им непонятно, для них оно лишено смысла.

Ведь жизнь их так далека от того, что было бы хоть немного похоже на истину. А с учением, которое могло бы привести их к истине, они не знакомы. Я же, помня о тебе и об отце, воодушевленный всем тем, во что я верю, написал сочинение очень быстро и начал читать его вслух. Но лишь только я прочел первые несколько строк, как учитель наш вздрогнул и, наклонившись ко мне, сказал тихо: «Берегись, дитя мое, здесь есть уши, которые услышат и не забудут».