Диссиденты - Глеб Морев

Повторяя известное высказывание, Россия – это «страна с непредсказуемым прошлым». То же самое с не менее вескими на то причинами можно было бы сказать и о других странах и нациях, если не о большинстве из них. По сути, любая страна, пережившая национальную травму, становится страной с непредсказуемым прошлым. Если это тяжелая травма, что, несомненно, верно для России, то состояние «непредсказуемости» может длиться очень долго.

А Россия в XX веке пережила не просто травму. Она пережила национальную катастрофу, длившуюся 70 лет. Десятки миллионов людей прошли через ГУЛАГ. Последствия этого ощущаются и по сей день. И, только поняв эти последствия, можно понять советских диссидентов, их появление, их деятельность, их методы и влияние, которое они оказали.

Террор как инструмент власти всегда был неотъемлемой частью советской действительности. Основным культурным наследием этих десятилетий стал страх – постоянный, ощущаемый и сегодня, проникший в подсознание страх перед всевластием государства. Государственная власть может сделать с человеком то, что считает необходимым – это нам хорошо известно. Это было хорошо известно всем людям в Советском Союзе, и так считают и сегодня еще очень многие в России.

В первую очередь диссиденты разорвали этот порочный круг. Они знали, что постсталинистское государство все еще обладает огромной властью (и поэтому они лично очень рисковали), но все же оно было уже не всевластно. Они опирались на взаимоотношения, связывающие людей (не считая семейных и родственных связей), которые были бы неподвластны государственному контролю. Так они начали бороться против атомизации советского (а теперь российского) общества – болезненной и до сих пор оказывающей на общество болезнетворное влияние.

С 1950-х годов существовал самиздат – неофициальное тиражирование и распространение литературных произведений. Именно в рамках самиздата впервые началось обсуждение сталинизма в некоем публичном пространстве (пусть первое время и небольшом). Культура самиздата была вся пропитана антисталинистским пафосом. Именно в ходе обсуждения сталинизма, именно в этом окружении начала формироваться численно небольшая, но чрезвычайно активная группа, члены которой позже были названы диссидентами. Во второй половине 1960-х годов в самиздате появились тексты, в которых высказывался протест против политических преследований того времени, тексты, которые не имели прямого отношения к сталинизму как таковому. Но и в этих текстах присутствовала мысль о том, что причиной постоянного и парализующего страха советских граждан является как раз недавнее трагическое прошлое. В Советском Союзе в то время шла борьба за гражданские свободы, которую начали диссиденты и которая уже тогда была неотделима от «борьбы за историю», за сохранение и переработку воспоминаний о прошлом и, в первую очередь, о сталинском терроре.

Воспоминания о сталинском терроре долгое время, многие десятилетия делились на два вида. Один из них представлял собой личные и семейные воспоминания, которые основывались на жизненном опыте жертв и их родственников. Такие воспоминания были «латентными» и воспринимались как запрещенное или наполовину запрещенное знание. Также они были предметными, фактографическими и крайне конкретными. Их анализа или осознания почти не происходило. Вторым видом воспоминаний была рефлексия диссидентов – она проявлялась в мемуарах, авторы которых осмелились опубликовать их в самиздате, в исторической публицистике, в переводах западных научных работ, романов и стихов.

Благодаря фундаментальной и глубокой рефлексии диссиденты изобрели одну важную вещь – «язык права», который до сегодняшнего дня оказывает большое влияние на представления о человеческих правах. Но они были не одиноки. Их работа и их изобретение находились в общем русле напряженного и интенсивного поиска свободы в Европе, да и во всем мире. На Западе кульминацией этого процесса часто называют 1968 год. Но и в Восточной Европе был свой 1968 год. Пражская весна, открытое выражение диссидентами своих взглядов или протесты рабочих в Польше показывают, что стремление к свободе было всеобъемлющим и государственные границы не были ему преградой. У этого стремления были иные предпосылки, нежели на Западе, и поэтому оно имело совершенно иной результат. На Западе протестующие заявляли, что они живут в условия квази-диктатуры, в то время как на Востоке люди жили в условиях реальной диктатуры. На Западе звучало требование дать больше свободы (свобод) и возможностей (а уже имеющейся свободой можно было пользоваться для реализации этих требований), в то время как на Востоке нужно было сначала обеспечить себе основные права и свободы и не оказаться в тюрьме, лагере или ссылке из-за своих требований.

До этого я говорил о двух стремлениях к свободе (хотя, возможно, речь все же шла об одном объединенном движении). Тем не менее, на Западе из этого движения за свободу возникли последователи анти-свободных, авторитарных, если не сказать тоталитарных, большей частью коммунистических идеологий. Они проповедовали несвободу, а получили свободу. То, что это не привело их (и общество) к печальным последствиям, связано прежде всего со свободой, которой они обладали в исходной точке. На Востоке, наоборот, свобода и право были не только лозунгами, но и важной частью политической идеологии (и, насколько это было возможно, практики) диссидентов. Однако права и свободы по-прежнему не реализовывались (даже когда в период стагнации уже зарождались предпосылки для изменений, произошедших в 1989/1990 годах – это мы знаем сейчас, но об этом тогда никто знать не мог).

Стоит также отметить, что в утверждении свободы (в итоге успешном) основную роль сыграла вовсе не выверенная идеология, а постепенное внедрение снизу «языка права», который, в свою очередь, постепенно изменил понимание политической власти.

Сейчас кажется, что самоосвобождение России 25 лет назад большей частью забыто. Однако так только кажется. Я убежден, что российское общество (и в еще большей мере общества к западу от России и к востоку от старого Запада) давно идет по проторенному в 1968 году на Западе пути глубинных изменений в отношениях с властью. Это не прямой путь, на нем много крутых поворотов. И постепенно он приведет к формированию нового российского характера. В пути могут случаться остановки, может снижаться скорость. Но прекратить двигаться по нему уже нельзя. Диссиденты в Советском союзе и их коллеги в других социалистических странах заложили основу для этого движения. Они хотели жить достойно. При чудовищных личных рисках они показали, что это (почти) всегда возможно. Таково их завещание.

Первая история советского диссидентства была издана в 1984 году.

История советского диссидентства не написана до сих пор.

Оба эти утверждения верны и, более того, противоречие между ними – лишь кажущееся. Книга Людмилы Алексеевой «История инакомыслия в СССР», написанная в США в конце 1970-х годов и изданная там же в 1984-м, на пике репрессий против советских инакомыслящих, являет собой достаточно редкий пример синхронного событиям исторического описания. Ее хронологической границей служит 1983 год. Между тем, современная историография датирует конец «диссидентского» периода в Советском Союзе 1987 годом, когда, вслед за возвращением академика А.Д. Сахарова из горьковской ссылки в декабре 1986 года, из лагерей были освобождены десятки политзаключенных, и стремительно менявшаяся социополитическая реальность горбачевской «перестройки» сделала советское диссидентство в тех его формах, какие сложились к концу 1970-х годов, достоянием истории.