Эйнштейн - Лоран Сексик

Лоран Сексик ЭЙНШТЕЙН

Воспоминания прошлых лет сохранились нетронутыми, каждое событие на своем месте. В его памяти запечатлелся каждый, даже самый банальный поступок. Переезд через Италию на поезде в отрочестве, громкие заявления, выносившиеся на первые полосы газет, одинокие прогулки по улицам Праги, ликующие толпы на 42-й улице, книги, которые сжигали на площади перед Оперным театром в Берлине, — каждый образ, каждая секунда в строгом порядке отложились в его уме. Мгновения из прошлого были почти физически ощутимы. Достаточно проделать мысленное путешествие — он всегда это любил. Ушедшие близкие снова ласково улыбались ему. Ученые произносили доклады с кафедр. Защитные речи сменялись проповедями. Войска маршировали по брусчатке, чеканя шаг. Надо только прислушаться. Бывшие враги, вечные друзья вновь подавали голос. Дыхание исчезнувшего мира доносилось до него, иссякая. Прошлое проступало на поверхности сегодняшнего дня, придавая ему былое сияние.

И всё же от вчерашнего мира не осталось почти ничего. От людей, которыми он дорожил, которые любили его, остались только тени, бродящие среди руин. Кто выжил? Он обводит взглядом вокруг себя. Чувствует себя единственным уцелевшим в далеких катастрофах. По счастью, его память осталась волшебным миром. Она открывала пути, ведущие в детство. Мысленно он подолгу там гулял. Это были единственные прогулки, которые разрешали ему совершать доктора — туда, в святая святых, где его обступали мгновения прошлого. Он упивался минувшим. Раскаты смеха его сестры Майи в мюнхенском доме в счастливые времена. Парады под крики «ура» на Манхэттене, рукоплескания в амфитеатре Берлинской академии. Сонаты, которые играла на пианино его мать в Павии. Путь сквозь миры, плавание через океаны, грохот войн, юдоли печали, взрывы смеха, хвалебные речи и злобные проповеди и много что еще вихрем проносилось в его уме.

Однако в тот весенний день 1955 года хоровод воспоминаний вдруг сбился с ритма. Отзвук смеха из детства, шум сражений из зрелого возраста, симфония бесчисленных счастливых мгновений доносились до него глухими толчками. Он пытался отыскать воспоминание о каком-нибудь ярком моменте. К нему доходило только бледное свечение угасающего дня, просеивающееся через окно спальни из принстонского парка. Этот свет утратил свою привычную яркость. Что-то от него ускользало. Воспоминания застыли. Очертания фигур, овалы лиц, образы минувших дней становились расплывчатыми. Даже тени удлинились. Он перевел взгляд на часы. Время больше не двигалось. Неужели он лишился рассудка? Ему нужно отдохнуть. Письмо в поддержку Оппенгеймера[1] совершенно его изнурило. Лишняя борьба? Силы покидали его. Разве можно бросить Роберта одного, когда ФБР поливает его грязью? А если бурей захватило только его друзей? Он тоже под прицелом. Над ним довлеют инсинуации, распространяемые Гувером[2] на его счет. В завуалированных выражениях его обвиняют в измене. Измена Америке! Да как они смеют? Его обвиняют в сговоре с врагом. Эйнштейн — советский агент? Четверть века назад гестапо назначило награду за его голову! А сегодня в стране свободы над ним снова нависли обвинения, когда ему уже за 75! Нужно защищаться. Самые высокопоставленные лица в государстве видят в нем оппозиционера, которого нужно убрать со своего пути. Снова приходится сражаться. Да, конечно, на кону теперь уже не жизнь — только честь, работа или изгнание. Времена изменились. Тебя больше не заставляют носить желтую звезду. Больше не гонят на бойню. Отныне клеймо позора — красный цвет. Преследование евреев сменилось охотой на ведьм.

Его смех на фотографии, вынесенной на первую полосу газет, был минутной вспышкой. Его никогда не оставят в покое. Ни Геббельс[3], ни Гувер. Коричневая чума и холера.

Со вчерашнего дня его не покидает боль. Желудок точно вспарывают ножом. Может, это боли в животе внушают ему черные мысли? И кишки тоже сводит. Неужели и разум иссякает? Ему советовали немедленно идти к врачу. Терять время в приемной эскулапа! Что за срочность? Манифест Рассела[4], призывающий мир отказаться от ядерного оружия! Вот откуда исходит опасность. Не от спазмов в животе. Ему достало сил подняться. Он мельком увидел свое лицо в зеркале спальни. Взъерошенный старик. Он вымучил улыбку. Боль пронзила его. Он дошел до окна. В саду института цвели вишни. Завтра он позволит себе прогулку. К черту запреты докторов!

Он вернулся к письменному столу. Успокоиться и начать рассуждать. Сесть. Вернуться к составлению «Воззвания к мировому правительству». Снова заявить о своих возражениях против разработки водородной бомбы. Подписать воззвание Рассела. Перо и бумагу!